Архив метки: сказ

Про Великого Полоза

12 августа 2014

П.П. Бажов

Великий ПолозЖил в заводе мужик один. Левонтьем его звали. Старательный такой мужичок, безответный. Смолоду его в горе держали, на Гумешках то есть. Медь добывал. Так под землей все молодые годы и провел. Как червяк в земле копался. Свету не видел, позеленел весь. Ну, дело известное, — гора. Сырость, потемки, дух тяжелый. Ослаб человек. Приказчик видит — мало от его толку, и удобрился перевести Левонтия на другую работу — на Поскакуху отправил, на казенный прииск золотой. Стал, значит, Левонтий на прииске робить. Только это мало делу помогло. Шибко уж он нездоровый стал. Приказчик поглядел-поглядел да и говорит :

— Вот что, Левонтий, старательный ты мужик, говорил я о тебе барину, а он и придумал наградить тебя. Пускай, говорит, на себя старается. Отпустить его на вольные работы, без оброку.

Это в ту пору так делывали. Изробится человек, никуда его не надо, ну, и отпустят на вольную работу.

Вот и остался Левонтий на вольных работах. Ну, пить-есть надо, да и семья того требует, чтобы где-нибудь кусок добыть. А чем добудешь, коли у тебя ни хозяйства, ничего такого нет. Подумал-подумал, пошел стараться, золото добывать. Привычное дело с землей-то, струмент тоже не ахти какой надо.

Расстарался, добыл и говорит ребятишкам:

— Ну, ребятушки, пойдем, видно, со мной золото добывать. Может, на ваше ребячье счастье и расстараемся, проживем без милостины.

А ребятишки у него вовсе еще маленькие были. Чуть побольше десятка годов им.

Вот и пошли наши вольные старатели. Отец еле ноги передвигает, а ребятишки — мал мала меньше — за ним поспешают.

Тогда, слышь-ко, по Рябиновке верховое золото сильно попадать стало. Вот туда и Левонтий заявку сделал. В конторе тогда на этот счет просто было. Только скажи да золото сдавай. Ну, конечно, и мошенство было. Как без этого. Замечали конторски, куда народ бросается, и за сдачей следили. Увидят — ладно пошло, сейчас то место под свою лапу. Сами, говорят, тут добывать будем, а вы ступайте куда в другое место. Заместо разведки старатели-то у них были.

Те, конечно, опять свою выгоду соблюдали. Старались золото не оказывать. В контору сдавали только, чтобы сдачу отметить, а сами все больше тайным купцам стуряли. Много их было, этих купцов-то. До того, слышь-ко, исхитрились, что никакая стража их уличить не могла. Так, значит, и катался обман-от шариком. Контора старателей обвести хотела, а те опять ее. Вот какие порядки были. Про золото стороной дознаться только можно было.

Левонтию, однако, не потаили — сказали честь честью. Видят, какой уж он добытчик. Пускай хоть перед смертью потешится.

Пришел это Левонтий на Рябиновку, облюбовал место и начал работать. Только силы у него мало. Живо намахался, еле жив сидит, отдышаться не может. Ну, а ребятишки, какие они работники? Все ж таки стараются. Поробили так-то с неделю либо больше, видит Левонтий — пустяк дело, на хлеб не сходится. Как быть? А самому все хуже да хуже. Исчах совсем, но неохота по миру идти и на ребятишек сумки надевать. Пошел в субботу сдать в контору золотишко, какое намыл, а ребятам сказал:

— Вы тут побудьте, струмент покараульте, а то таскать-то взад-вперед ни к чему нам.

Остались, значит, ребята караульщиками у шалашика. Сбегал один на Чусову-реку. Близко она тут. Порыбачил маленько. Надергал пескозобишков, окунишков, и давай они ушку себе гоношить. Костер запалили, а дело к вечеру. Боязно ребятам стало.

Только видят — идет старик, заводской же. Семенычем его звали, а как по фамилии — не упомню. Старик этот из солдат был. Раньше-то, сказывают, самолучшим кричным мастером значился, да согрубил что-то приказчику, тот его и велел в пожарную отправить — пороть, значит. А этот Семеныч не стал даваться, рожи которым покорябал, как он сильно проворный был. Известно, кричный мастер. Ну, все ж таки обломали. Пожарники-то тогда здоровущие подбирались. Выпороли, значит, Семеныча и за буйство в солдаты сдали. Через двадцать пять годов он и пришел в завод-то вовсе стариком, а домашние у него за это время все примерли, избушка заколочена стояла. Хотели уж ее разбирать. Шибко некорыстна была. Тут он и объявился. Подправил свою избушку и живет потихоньку, один-одинешенек. Только стали соседи замечать — неспроста дело. Книжки какие-то у него. И каждый вечер он над ими сидит. Думали, — может, умеет людей лечить. Стали с этим подбегать. Отказал. «Не знаю, — говорит, — этого дела. И какое тут может леченье быть, коли такая ваша работа». Думали, — может, веры какой особой. Также не видно. В церкву ходит о пасхе да о рождестве, как обыкновенно мужики, а приверженности не оказывает. И тому опять дивятся — работы нет, а чем-то живет. Огородишко, конечно, у него был. Ружьишко немудрящее имел, рыболовную снасть тоже. Только разве этим проживешь? А деньжонки, промежду прочим, у него были. Бывало, кое-кому и давал. И чудно этак. Иной просит-просит, заклад дает, набавку, какую хошь, обещает, а не даст. К другому сам придет:

— Возьми-ка, Иван или там Михайло, на корову. Ребятишки у тебя маленькие, а подняться, видать, не можешь. — Однем словом, чудной старик. Чертознаем его считали. Это больше за книжки-то.

Вот подошел этот Семеныч, поздоровался. Ребята радехоньки, зовут его к себе:

— Садись, дедушко, похлебай ушки с нами. Он не посупорствовал, сел. Попробовал ушки и давай похваливать — до чего навариста да скусна. Сам из сумы хлебушка мяконького достал, ломоточками порушал и перед ребятами грудкой положил. Те видят — старику ушка поглянулась, давай уплетать хлебушко-от, а Семеныч одно свое — ушку нахваливает, давно, дескать, так-то не едал. Ребята под этот разговор и наелись как следует. Чуть не весь стариков хлеб съели. А тот, знай, похмыкивает:

— Давно так-то не едал.

Ну, наелись ребята, старик и стал их спрашивать про их дела. Ребята обсказали ему все по порядку, как отцу от заводской работы отказали и на волю перевели, как они тут работали. Семеныч только головой покачивает да повздыхивает: охо-хо да охо-хо. Под конец спросил:

— Сколь намыли?

Ребята говорят:

— Золотник, а может, поболе, — так тятенька сказывал. Старик встал и говорит:

— Ну ладно, ребята, надо вам помогчи. Только вы уж помалкивайте. Чтоб ни-ни. Ни одной душе живой, а то… — И Семеныч так на ребят поглядел, что им страшно стало. Ровно вовсе не Семеныч это. Потом опять усмехнулся и говорит:

— Вот что, ребята, вы тут сидите у костерка и меня дожидайтесь, а я схожу — покучусь кому надо. Может, он вам поможет. Только, чур, не бояться, а то все дело пропадет. Помните это хорошенько.

И ушел старик в лес, а ребята остались. Друг -на друга поглядывают и ничего не говорят. Потом старший насмелился и говорит тихонько:

— Смотри, братко, не забудь, чтобы не бояться, — а у самого губы побелели и зубы чакают.

Младший на это отвечает:

— Я, братко, не боюсь, — а сам помучнел весь.

Вот сидят так-то, дожидаются, а ночь уж совсем, и тихо в лесу стало.

Слышно, как вода в Рябиновке шумит. Прошло довольно дивно времечко, а никого нет, у ребят испуг отбежал. Навалили они в костер хвои, еще веселее стало. Вдруг слышат — в лесу разговаривают. Ну, думают, какие-то идут Откуда в экое время? Опять страшно стало.

И вот подходят к огню двое. Один-то Семеныч, а другой с ним незнакомый какой-то и одет не по-нашенски. Кафтан это на ем, штаны — все желтое, из золотой, слышь-ко, поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, также из парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева красные зазорины, и сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие кольца завилась. Так и видно, не разогнешь их. Только глаза зеленые и светят, как у кошки. А смотрят по-хорошему, ласково. Мужик такого же росту, как Семеныч, и не толстый, а видать, грузный. На котором месте стал, под ногами у него земля вдавилась. Ребятам все это занятно, они и бояться забыли, смотрят на того человека, а он и говорит Семенычу шуткой так:

— Это вольны-то старатели? Что найдут, все заберут? Никому не оставят?

Потом прихмурился и говорит Семенычу, как советует с им:

— А не испортим мы с тобой этих ребятишек? Семеныч стал сказывать, что ребята не балованные, хорошие, а тот опять свое:

— Все люди на одну колодку. Пока в нужде да в бедности, ровно бы и ничего, а как за мое охвостье поймаются, так откуда только на их всякой погани налипнет.

Постоял, помолчал и говорит:

— Ну ладно, попытаем. Малолетки, может, лучше окажутся. А так ребятки ладненьки, жалко будет, ежели испортим. Меньшенький-то вон тонкогубик. Как бы жадный не оказался. Ты уж понастуй сам, Семеныч. Отец-то у них не жилец. Знаю я его. На ладан дышит, а тоже старается сам кусок заработать. Самостоятельный мужик. А вот дай ему богатство — тоже испортится.

Разговаривает так-то с Семенычем, будто ребят тут и нет. Потом посмотрел на них и говорит:

— Теперь, ребятушки, смотрите хорошенько. Замечайте, куда след пойдет. По этому следу сверху и копайте. Глубоко не лезьте, ни к чему это.

И вот видят ребята — человека того уж нет. Которое место до пояса — все это голова стала, а от пояса шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось прямо на костер, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из земли всё кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет. И то диво, костер-то потух, а на полянке светло стало. Только свет не такой, как от солнышка, а какой-то другой, и холодом потянуло. Дошел змей до Рябиновки и полез в воду, а вода сразу и замерзла по ту и по другую сторону. Змей перешел на другой берег, дотянулся до старой березы, которая тут стояла, и кричит:

— Заметили? Тут вот и копайте! Хватит вам по сиротскому делу. Чур, не жадничайте!

Сказал так-то и ровно растаял. Вода в Рябиновке опять зашумела, и костерок оттаял и загорелся, только трава будто все еще озябла, как иней ее прихватил. Семеныч и объясняет ребятам:

— Это есть Великий Полоз. Все золото в его власти. Где он пройдет — туда оно и подбежит. А ходить он может и по земле и под землей, как ему надо, и места может окружить, сколько хочет. Оттого вот и бывает — найдут, например, люди хорошую жилку, и случится у них какой обман, либо драка, а то и смертоубийство, и жилка потеряется. Это, значит. Полоз побывал тут и отвел золото. А то вот еще… Найдут старатели хорошее, россыпное золото, ну, и питаются. А контора вдруг объявит — уходите, мол, за казну это место берем, сами добывать будем. Навезут это машин, народу нагонят, а золота-то и нету. И вглубь бьют и во все стороны лезут — нету, будто вовсе не бывало. Это Полоз окружил все то место да пролежал так-то ночку, золото и стянулось все по его-то кольцу. Попробуй найди, где он лежал.

Не любит, вишь, он, чтобы около золота обман да мошенство были, а пуще того, чтобы один человек другого утеснял. Ну, а если для себя стараются, тем ничего, поможет еще когда, вот как вам. Только вы смотрите, молчок про эти дела, а то все испортите. И о том старайтесь, чтобы золото не рвать. Не на то он вам его указал, чтобы жадничали. Слышали, что говорил-то? Это не забывайте первым делом. Ну, а теперь спать ступайте, а я посижу тут у костерка.

Ребята послушались, ушли в шалашик, и сразу на их сон навалился. Проснулись поздно. Другие старатели уж давно работают. Посмотрели ребята один на другого и спрашивают:

— Ты, братко, видел вчера что-нибудь? Другой ему:

— А ты видел?

Договорились все ж таки. Заклялись, забожились, чтобы никому про то дело не сказывать и не жадничать, и стали место выбирать, где дудку бить. Тут у них маленько спор вышел. Старший парнишечка говорит:

— Надо за Рябиновку у березы начинать. На том самом месте, с коего Полоз последнее слово сказал. Младший уговаривает:

— Не годится так-то, братко. Тайность живо наружу выскочит, потому — другие старатели сразу набегут полюбопытствовать, какой, дескать, песок пошел за Рябиновкой. Тут все и откроется.

Поспорили так-то, пожалели, что Семеныча нет, посоветовать не с кем, да углядели — как раз по середке вчерашнего огневища воткнут березовый колышек. «Не иначе, это Семеныч нам знак оставил», — подумали ребята и стали на том месте копать.

И сразу, слышь-ко, две золотые жужелки залетели, да и песок пошел не такой, как раньше. Совсем хорошо у них дело сперва направилось. Ну, потом свихнулось, конечно. Только это уж другой сказ будет.

Самородок счастья

17 июля 2014

Юрий Гребеньков

От Нижне-Кыштымского завода до озера Травакуль около часу ходьбы. Выходишь на утренней зорьке по росистой, травяной прохладе, обогнешь Осиновую гору по лесной дороге, да коровьими тропинками мигом доберешься.

Сейчас дома далеко от завода ушли. А в старое время избы у самых домен табунились. Удобнее рабочему человеку, когда до работы рукой подать.

Названия озер по нашему краю все больше башкирами выдуманы. Многим известно, что «куль» означает озеро. А вот название озера «Травакуль», как утверждают кыштымские старожилы, из двух слов состоит. Русского и башкирского. Так как одинаково русские и башкиры в давние времена в кабале демидовской лямку тянули.

Вода в самом деле отливает в этом озере не только синью небесной или голубой красотой, что незабудками пролита, а иногда и зеленым малахитовым цветом. Будто бы на месте воды травяная елань пораскинулась. Только зеленый цвет не долго держится.

Работали в старое время у железоделательных домен два мужика. Кто немного посправнее жил, те своих лошадей на подворье держали. Такие вместе с конями на казенной работе парились, получая на несколько копеек жалованья побольше.

А у названных мужиков никакого хозяйства не было.

Михайлу-то старость гнуть начала. Почти полвека отдал он заводской работе. Жена у него умерла, а дети своими семьями обзавелись. Он и жил один в избенке, из бывшей бани слаженной. Чтобы зимой под уральской вьюгой не упасть, избенка кольями, как руками, о каменистую землю упиралась.

Одному жить — ежеминутно тужить. Бессонница да тоска ежеминутно сердце гложут. Михаило и пустил к себе на постой Тимоху.

Тимоха по заводу отменным парнем был. Природа его красотой не обидела, проворством не обошла. И сердце у парня было доброе, жалостливое. К нему заводские ребятишки, как к смоле, липли. Он им в пору весеннюю из тополиной коры свистков понаделает или игрушку сочинит, которая от колеса, в ручье установленного, чудные движения выкидывает. А то в лес ребячью ватагу ведет и упаси, чтобы кто-нибудь при нем лесную птаху или букашку обидел. Побледнеет весь и нет после этого тому парнишке к его занятным игрушкам ходу.

Только со здоровьем не ладил парень. На глазах засыхал и чах. Прямо скажем, и заводская огненная работа не из легких. Михаиле перед Тимохой стыдиться приходилось. Из-за него потерял здоровье парень. В заводе об этом немало разговоров отпылало. Здесь такая история приключилась.

Присудили Михаиле за провинку двадцать пять ударом плетью. Михайло старшим мастеровым стоял. Заело с выпуском планки. Выдали железо не первого сорта. Приказчик, как белены объелся, отсыпал мастеровому плетей целую четвертную. Наказанье на заводском дворе производилось, в дощатом сарае. Когда Михайлу на скамье растянули, да наказатель плетью взмахнул, да седые Михайлины волосы налетевшим ветром рвануло, Тимоха и выскочил. За что, мол, старого человека бить собираетесь. Меня лучше отхлестайте. Я во всем виноват. По моему недосмотру опростоволосились с плавкой. Приказчик сразу указ переменил. Соглядатаи хозяйские рады стараться. Отпустили Mихайлу и схватили парня. Приказчик наказанье переиначил: «Бить Тимоху не плетями, а батогами». Палками, значит. После палочных ударов у парня кровь изо рта хлынула. Повредили, видать, что-то в груди. С того времени не стало здоровья у Тимохи.

Летом в страдную пору приказчик завод останавливал. Пользовались такой вольностью уральские мастеровые. Оно и понятно. Один погожий день в страду целый год семью прокормит. У многих небольшое, да хозяйство. Уедут мужики с бабами и детишками на покосные делянки. Там днюют и ночуют. Опустеет, как вымрет, завод. А Михаиле с Тимохой — раздолье. Потому они жили и с хозяйством не маялись. Одну снасть собирали — рыбацкие удочки.

И до зорьки по прохладной темноте махнут на Травакуль.

Вот так однажды и ушли. Солнышко из-за леса только выныривало. У обоих любимым местом горка для рыбалки была.

Кругом сосны гудят, распевая зеленые песни. А горка эта гранитной стеной в зелень озера обрывается. Солнце на ней всегда прямо в лицо светит. Мастеровые рядышком сели. Лески из конского волоса размотали. Крючки самодельные наживили. В воду забросили. Ждут, у кого первого поклевка будет. Только не шелохнутся поплавки. Словно в болото забросили. На воде рябь расходилась. Ветер посвежел, и сосны громче запели лесные дремучие песни. Ровно бы убаюкивают. Не заметили, как уснули.

Вдруг Михаилу во сне словно палкой в бок толкнули. Проснулся он и на Тимоху глядит. А тот спит крепко. Головой на серый гранитный камень откинулся и во сне улыбается. Рот у парня от улыбки полуоткрылся. Михайло обомлел весь, ровно околдовал кто. На камне рядом с Тимохиной головой желтенькая змейка оказалась. Медянкой называется. Золотой ленточкой скользнула по Тимохиному лицу и в открытый рот его нырнула. На берегу ветер усилился. Деревья до земли гнутся. Михайло все на Тимоху глядел. Тот дышать ровнее стал. Щеки слабым зоревым отцветем заиграли. И вдруг ветер пропал, словно невидимый лесоруб топором обрубил его звонкие струны. Медянка изо рта парня вылилась. Ткнулась в камень и пропала, словно ее не было.

Тимоха тут же проснулся. Потянулся всем телом и говорит: «Ой, как хорошо мне сейчас было. Показалось вроде я бодрящий, холодный напиток пил. Да и в груди боль поутихла». Михайло не стал пугать парня. Ничего ему не рассказал. Но сразу заметил: веселее сделался парень.

На другой день чуть свет опять на эту горку пожаловали. И все в точности повторилось. Так три раза было. Совсем выздоровел парень.

Михайло молчал. Не говорил парню, кто помог ему хворь одолеть. А сам все на ту горку похаживал. Все смотрел на тот камень, где Тимоха лежал. Камень серый, неприметливый. Таких у нас на Урале на каждом шагу навалом. Только три черных полоски извиваются по тому камню.

Видать, медянка всю Тимохину хворь высосала и в черноту перекинула. Да еще напоследок золотой самородок парню в ладонь сунула. Только Тимоха тем самородком по-своему распорядился. Продал его заезжему купцу за приличные деньги, которые раздал больным и немощным, считая здоровье людское золотым человеческим счастьем.

А Травакульская горка с тех пор называется Змеиной, хотя там и змей больше не видели.

Тайна горы Сугомак

17 июля 2014

Сугомакская пещера
Юрий Гребеньков

Сказывали люди, что в старые времена сова дневной птицей была. Да вот одно дело приключилось. С той поры и стала по ночам шататься, людей пугать.

Давно это было, еще когда Нижне-Кыштымский завод строился. Жил на Нижнем Кыштыме мужик Кирилл, по прозвищу Бегунок. Откуда он был, про то мне неведомо. Домишко его рядом с заводом срублен. Из крепкого литого сосняка.

Зима закрутила в тот год холодная. Как-то выехал Кирилл утречком в лес. А утро туманное, морозное. Доехал мужик до того места, где коренная дорожка начало берет. По ней бабы летом ходили по ягоды за Горелую горку. Видит, идет навстречу девчонка. Идет, слезами уливается. Шубенка на ней — заплата на заплате.

Остановил Бегунок лошадь и спрашивает девчонку:

— Чего, дитятко, воешь и куда в такой холод да рань такую бежишь?

Ну и рассказала та, что осталась сиротой, одна на всем белом свете, и не знает, куда пойти и где приют себе искать. Кому она такая махонькая нужна? Подумал мужик и говорит:

— Я в семье двенадцатый буду, а детишки все парни, будь ты мне дочкой. Где на семью по куску хлеба находится, там еще дитя прокормить можно.

Прижилась девчушка у мужика, названые братья ее полюбили. И стала она звать мужика с бабой отцом да матерью. Жили в мире-согласии. Только через год заводчик заработок начал зажимать, ну и забедствовали. Зимой еще сводили концы с концами, к весне вовсе худо стало. Братишки с голоду пухнут. А девчонка та, Настюнькой ее звали, думает, что последний кусок у них отнимает, есть стыдиться совсем стала.

Раз к вечеру кое-какой приварок достал Бегунок. К ужину за стол начали садиться. А Настюньке неловко за стол идти, вышла на огород, задумала переждать ужин-то. Села на пенек и видит: совы летают, в стаю сбились, будто хоровод водят.

Подлетает одна сова к Настюньке. Желтыми глазищами прямо на девчушку уставилась. Потемнело у Настюньки в глазах.

«С голоду, наверное», — подумала она. И чует, что несут ее ноги, а куда неведомо. Хочет она остановиться и не может. Кричать хочет и не кричится. И то диво, что не натыкается ни на что, а бежать бежит, и в глазах тьма.

В чувство пришла от света, что из-под земли струился. Она на свет идет и видит пещеру. В той пещере земельных богатств разных — видимо-невидимо. Золотые самородки, камни драгоценные, кристаллы хрустальные. От них тот свет струится. Встала Настюнька у входа и стоит, налюбоваться не может. Слышит она голос:

— Что же ты, девонька, встала? Заходи в гости.

Сугомакская пещера

Настюнька и вошла в пещеру.

— Выбирай, что душе угодно.
— Да кто же ты? — спрашивает Настюнька. — И почему тебя не видать?
— Я — хранитель богатства этого уральского, Сугомак. Выбирай, что по душе.

А Настюнька растерялась, стоит.

Потом видит: в одном месте из-под камней крупных маленький камушек светится. Ну и ухватила его, потянула и достала меч богатырский, со сверкающей рукоятью. Велик тот меч и размерах, а ее рука и веса не чует.

— Вот я его и возьму, — говорит Настюнька.

А Сугомак отговаривает. Зачем девчонке оружие? Но Настюнька на своем настояла и меч с собой унесла.

С тех пор зажила Бегункова семья, нужды не ведая. Камешки с рукояти помогли. А меч Настюнъка спрятала и любила вечерами ходить и потайное место на его сияние смотреть. И всегда стайка сов ее охраняла.

Выросла Настюнька в девку, да такой красоты, что по всему Уралу, пожалуй, не сыскать, не то чтобы по заводу.

В то время заводским надзирателем Филька Фитиль был. Собака собакой. Издевался по-страшному над работным людом. Похвалялся, что одним ударом плети может в гроб вогнать. Прозвище свое получил за то, что как жердь тонкий да ростом в потолок. А волосы на голове как бы дымились смолевой гарью. Оба глаза — косые. Вот такая образина и не стала давать проходу девке.

Боялся Фитиль один по заводу ходить. Оборужился. Самопал на плечо повесил. Вдобавок подобрал себе ватагу из шести сорвиголов. Семером по заводу и рыскали.

От любви к Настюньке Филька высох, вовсе на пугало запоходил, и над людьми еще хуже стал измываться.

Старший Настюнькин брат у домны работал. Беда и приключилась. В печь вода попала и взрывом полоснуло брата. Сильно обожгло. Когда его на заводской двор вытащили, без памяти был. А Филька уже здесь. По привычке рубанул обожженное тело плетью. Парень вздрогнул, вздохнул, открыл глаза, в памяти вошел. Посмотрел на Фильку, да так, что тот к стене прилип. Говорят, от стены-то дружки насилу его оторвали. Помер мастеровой. Быть бы тут драке большой. Мастеровые за ломки да молоты похватались. Но Настюнька удержала.

Видит Филька, что после случая с братом вовсе не подойдешь к девке, и решил ее силой взять. Выследили ее ватагой, когда она меч свой пошла смотреть, и решился Филька Фитиль на подлое дело. Только Настюнька меч вытащила, а меч в половик был завернут, как они и подскочили.

— Моя! — кричит Фитиль. Настюнька как бы не перечит, вроде по всему уже видит — так и быть.

— На-ко, — говорит, — Филя, помоги мне, подержи эту тряпицу. И меч ему подает. Филька рад стараться. Ухватился обеими ручищами и упал. Придавил его меч. Орет Филька ватагу на помощь. Те поднимать его — и сами повалились.

Настюнька меч подняла, развернула. Вскочил Фитиль с ватажниками на ноги и глаз отвести от сияния не могут. А Настюньку уже неведомая сила от них повела. Ватажники за ней, не отстают. Совы тут же летают, крыльями Фильку да его дружков бьют. А те так и прут за девкой. Очухались в лесу. Увидели свет пещерный. Встала Настюнька в ярких лучах, улыбается:

— Ну, что же вы, гости дорогие, не проходите!?

А те, как девку караулить, по ковшу браги хмельной хватили. Им бы и море — лужа, а побаиваются пещеры-то. Один Филька самопал с плеча сдернул:

— Ну и войдем, не спросимся.

Сугомакская пещера
Сказывали люди, тогда пещера как один зал была. Золотой стол, весь каменьями изукрашенный, в самом конце пещеры разными кушаньями поуставлен.

— Садитесь, — приглашает Настюнька, а сама улыбается по-прежнему.

Озираются ватажники. Но, как и Филька, за стол садятся.

— Давайте, сваты, угощайтесь, а о деле потом, — говорит им Настюнька.

Шестерым кусок в горло не лезет. Боязно им под землей-то. Только Филька хорохорится изо всех сил:

— Силком тебя замуж возьму!

Настюнька и рассмейся:

— Ну, как за тебя, Фитиль, замуж идти, коли ты и половика-то в руках удержать не можешь, — сказала эдак, а Филька и вскипел.

Вскинул он самопал и выстрелил в грудь девке. И упала Настюнька, как подрезанная литовкой травинка.

Вздохом каменным огласилась пещера. Страшным криком вскричал Сугомак. Молниями огненными поразил ватагу. Стенами каменными отгородил их от мира.

Запечалился Сугомак, и поныне плачет, тоже крепко полюбил он ту девку, слезы его капают с потолка пещеры, а где-то в седьмой комнате стол стоит золотой, изукрашенный, и за тем столом семь «гостей». И лежит там девка красоты неописанной.

Слыхивали люди в то время грохот в горах. Семь раз громыхнул Сугомак обвалом каменным. Рвались в небе молнии, всю ночь ливень шумел — то оплакивал Сугомак Настюнькину смерть.

Ослепли от молний совы, вылетели из пещеры и с той поры летают в ночной темноте, и пугают людей, и шарахаются от них.

фото Сугомакской пещеры здесь: Сугомакская пещера, Челябинская область

17 июля 2014